|
Мы одногодки. Мы тезки. В один и тот же год мы стали курсантами подводных
училищ, с той разницей, что он в Ленинграде, а я в Риге. Мы служили в одних и
тех же местах, хоть и в разное время, на однотипных лодках. И служебные
«карьеры» были одинаковы, восходили подобными темпами. У нас много схожего.
Система умело лепила нужный материал.
А встретились мы на закате службы в равных должностях – командирами подводных
лодок, в равных воинских званиях - капитанами второго ранга.
Помню первое впечатление, Анатолий шокировал своим внешним видом: непременными
его атрибутами были дымящаяся сигарета «Прима», – других он не признавал, –
расстегнутые верхние пуговицы кителя и выглядывающая из-под него клетчатая,
неопределенных цветов рубашка. Шинель носил тоже нараспашку. Когда ему кто
указывал на внешнюю неопрятность, он парировал: «Я интеллигент только во втором
колене...». В других же случаях, когда ему хотелось подкрепить свою значимость,
эта фраза звучала уже иначе, с достоинством: «Я же интеллигент во втором
колене!». Родители его жили в Минске, отец был видный научный работник, если
память не изменяет, в сфере общественных наук сельхозакадемии. Многие
родственники занимали в Белоруссии высокое служебное положение. Анатолию было
кем гордиться.
При всей своей внешней неопрятности, командиром он был строгим. На его подводной
лодке организация службы была на должном уровне, никакой расхлябанности.
Подчиненные его обожали за справедливость, решительность и многие другие
положительные качества, и к некоторым причудам своего командира относились
философски, по поговорке: «Что дозволено Юпитеру, то не дано быку...».
В компании Анатолий не был центром внимания. Говорил он немного, с характерным
словом-паразитом «то-сё» в каждой фразе, но мысли собеседников улавливал с
полуслова, реагировал молниеносно, точно, остроумно, иногда язвительно. К его
репликам прислушивались все, а афоризмы цитировались по всему соединению.
Да, в уме ему было не отказать. Рассказы Анатолия тоже отличались
индивидуальностью. Зачастую начинались они традиционно: «Когда я был молодым и
зеленым, как гусиное г...», – далее шло повествование. Своих достоинств Анатолий
не выпячивал.
«Ты знаешь, - вспоминал, – до сих пор не понимаю, как я закончил училище. У меня
же никогда никаких конспектов не было. Спасибо Василию (наш коллега Василий
Николаевич Рекст, однокашник Анатолия), это он дал мне образование. Если бы не
его конспекты – училище мне бы не закончить...».
«Ты посмотри, - откровенничал Анатолий, – у меня же размер головы 54 сантиметра
в обхвате, мне стыдно об этом говорить. Да этого никто и не знает, это я
доверительно сообщаю только тебе, не проболтайся. У меня даже в «арматурной
карточке» записан размер 57. Когда мне выдают новый головной убор, я сразу же
закрашиваю маркировку».
А достоинств у Анатолия было предостаточно. Бесконечные учебные походы, боевые
службы, торпедные стрельбы, минные постановки, обеспечение постоянной боевой
готовности подводной лодки, повседневные бытовые заботы о подчиненных и многое
другое - все ложилось на его плечи и все выполнялось с честью и достоинством.
Грудь его украшали десятка полтора наградных колодочек, в том числе и ордена
«Красного Знамени». В мирное время такую награду, согласитесь, заслужить
нелегко.
Уволились мы с ним со службы в запас тоже в один год, он несколькими месяцами
после меня.
На «гражданке» Анатолий избрал себе нелегкую стезю: пошел плавать на океанских
судах третьим помощником капитана, штурманом. Он начал снова то, чем занимался
четверть века назад. Другие наши коллеги после увольнения в запас шли на
должности первых помощников (помполитов), вторых помощников, старпомов,
становились со временем капитанами судов. Анатолий не такой, ему больше
нравилось штурманское дело и он снова, как в молодые годы, ходил по
навигационным камерам, носил на судно рулоны штурманских карт, кипы
навигационных пособий, корректировал их по «Извещениям мореплавателя», в море
«ловил» звезды секстаном на удивление молодых коллег – современников века
спутниковой навигации, сдавал как школяр ежегодные зачеты по специальности и
английскому языку.
С инфарктом миокарда мы попали в госпиталь тоже в один год, Анатолий слег
несколькими месяцами раньше меня.
Из госпиталя его выписали досрочно… «по недисциплинированности». Выходить из
палаты на перекуры было затруднительно, а потребности возникали и днем, и ночью.
С согласия обитателей палаты Анатолий стал курить, не выходя, у открытой
форточки окна. После нескольких замечаний и предупреждений врачей и
администрации госпиталя, последовал приказ о выписке. Даже такая жесткая мера не
отбила пагубного пристрастия к «Приме», не хватало силы воли расстаться с ней, о
чем он позже очень сожалел.
Первое, что он сказал, навестив меня в реанимационном отделении, куда не пускали
посетителей: «Ты врачей слушай, выполняй все, что они скажут». Мне не грозила
его участь - я был некурящим.
А помнится, еще на службе, он как-то попросил закурить, кончилась его «Прима».
– Да я же не курю!
– Ну и что, сигареты ж можешь носить? А хочешь, я научу тебя курить? - предложил
Анатолий.
– Нет уж, спасибо, – отвечаю, – не для того я бросил курение более десяти лет
назад, чтобы снова закурить. Вред курения я прочувствовал, как говорят, на своей
шкуре.
– М-да… Ты, наверное, и не пьешь? – не унимался Толя.
– В широком смысле - нет, – отвечаю. – Ну, праздники, события – позволяю по
случаю умеренно.
– А хочешь, я научу тебя пить по-настоящему? Неси бутылку! – Секундная пауза,
оценка моей реакции и продолжение: – Сначала, конечно, тебе не понравится, но
это не страшно. Вторая бутылка пойдет легче. Жена поначалу будет ругаться, они
все такие, потом привыкнет. Зато, когда ты научишься пить по-настоящему, тебя не
надо будет уговаривать.
В другое посещение госпиталя, – я уже находился в общей палате, – в порядке
моральной поддержки, Анатолий повел такую речь:
– Ты давай расхаживайся, не залеживайся. Инфаркт, говорят, со временем
рассасывается, живут после него люди, как ни в чем не бывало. Слушай, ты Валеру
– здоровяка помнишь? Минером у нас был. Тоже инфаркт перенес. А недавно в
вытрезвитель попал!
Я удивился, возмутился: как же, мол, так можно - после инфаркта пить спиртное,
да еще в таких количествах, которые приводят в вытрезвитель?
– Он после демобилизации устроился работать дальнобойщиком, у него были «права»
шофера-профессионала. Где-то под Ростовом-на-Дону его и прихватило. Отлежался он
там в госпитале, жена разыскала, привезла в Ригу, домой. Позже, в разговоре,
кто-то из «знатоков» высказал мысль, что если бы в предкризисный период Валера
«принял на грудь», то ничего бы и не случилось. Вот он и принял немного для
«профилактики», а его в каком-то общественном месте унюхали и... – в
вытрезвитель. Валера объяснил, что он постинфарктник, что с принятием спиртного
во внутрь сосуды расширяются... Его перебили: «А потом они ведь снова
сужаются!». «А я до этого не довожу», – парировал Валера.
После своего инфаркта Анатолий окончательно распрощался с морем. Но болезнь не
остановила его перед очередными трудностями. Устроился он на кожевенный завод,
освоил технологию выделки кож, со временем стал мастером, начальником цеха.
Работа с кожами грязная, с дурным запахом, контингент работников – пьяницы,
прогульщики, алиментщики, - все, которых ранее изгнали отовсюду. Анатолий же не
гнушался, наводил порядок, укреплял трудовую дисциплину, развивал производство.
После увольнения в запас, тесное общение нас, бывших командиров подводных лодок,
не прерывалось многие годы. Отдельные обзавелись небольшими дачками-огородами,
все военные праздники, дни рождения, по другим событиям и поводам всегда
собирались вместе у кого-нибудь на дачке. Научились выращивать зелень, к 9 мая –
Дню Победы – у нас уже вызревала на закуску своя молодая редисочка. Нам было о
чём поговорить, многое вспомнить.
Анатолий всегда находил свою нишу в любой теме разговора.
Заходит, допустим, какой-нибудь разговор, связанный с событиями в Партии.
– Ох, для меня всегда была проблема хранения партбилета. Вечно жена ругалась,
когда приходилось искать его перед уплатой членских взносов, - вспоминает один.
– А у меня он хранился в корабельном сейфе, – говорит второй.
– А куда шли наши взносы? – интересуется ещё кто-то.
– Вот если бы партия была, как сберкасса: платишь, платишь взносы, а потом вышел
из партии и получай всё накопленное.
– Мысль интересная... Собраниями замучили политработники.
Анатолия тут же осеняет улыбка:
– А помните Кабанова?
Конечно, все помнят Кабанова, тоже улыбаются.
– Помните, когда Партия призвала развивать критику и самокритику? Кабанов на
собрании в выступлении так разошелся, порицая свои служебные упущения, так
бичевал личные недостатки, а в заключение выпалил: «Такие как я, товарищи, нам
не нужны!».
Партийно-политические темы плавно перетекали на служебные:
– А помнишь?...
– А помните?...
Одно воспоминание вызывало к памяти другое, далее все нанизывалось как в
цепочке.
А какие посиделки могли обойтись без воспоминаний о женщинах? Навеянное вдруг
прорывалось песней: «Как много девушек хороших, Как много ласковых имен...».
Мы уже подошли к черте, когда эта тема рассматривалась только с эстетических
позиций. Ушли в далекое прошлое напевы типа: «Как рано я завел семью...
Печальная история!». У нас уже все сложилось, определилось, устоялось. Нас еще
было много. И нам было хорошо.
Анатолий на все случаи жизни имел свои виды. Вот его «научные» суждения о
генетике, возможно, навеянные неким отношением родных к сельхозучреждению:
– Гены – удивительная вещь. Они малюсенькие-малюсенькие, располагаются в
хромосомах, что в ядрах клеток организмов, а обладают даже памятью. Вам этого
все равно не понять. Я лучше объясню на примере из жизни. В Белоруссии, в одном
колхозе-миллионере, решили вывести новую породу животного семейства лошадиных.
Она должна была стать такой же сильной и выносливой, как лучшие представители
колхозного стада, но в то же время и красивой, как зебры.
Купили зебру-самца (то ли в Аскании-Нова, то ли аж в Африке), отобрали самую
лучшую колхозную кобылицу и начали эксперимент. Года три мучались – никакого
результата. Плюнули. Отправили зебру на мясокомбинат за непригодностью в
сельском хозяйстве и вскоре забыли.
Прошло еще года три-четыре, и вдруг кобылица приносит полосатого красавца. Во,
какие гены живучие и памятливые!
А вот его мнение о «героях».
Как-то зашла речь о войне, военных подвигах и я сказал, что, мол, белорусские
партизаны в Великую Отечественную войну достойно воевали, немцы вспоминали
партизан с содроганием.
– Ага, - подтвердил Анатолий, – отдельные так «развоевались», что и многие наши
долго после войны содрогались. Последних «партизан» в 1947 - 1949 гг. выжигали
«катюшами» из лесов.
Для меня это было ново.
Не помню по какому случаю в стране выпустили памятный металлический рубль,
посвященный Т.Г. Шевченко. Я поделился новостью с Анатолием.
– Знаю, – ответил он. – А ты знаешь, где самый большой в мире ему памятник?
Я призадумался, перебирая в голове, где бы это могло быть.
– Наверное, где завещал «Кобзарь», там, где «Реве та стогне...», в Каневе?
– Э, нет! В Буэнос-Айресе, в Аргентине! Там большая украинская диаспора,
сбросились и поставили.
– Помнится, наш банановоз стоял в Одессе у причала, - чуть позже продолжил
Анатолий, – шла выгрузка. Причалы забиты, на рейде, как на ладони, на якорях
болтаются два корабля науки, на палубах которых сияют на солнце белоснежные
громадные шары – антенны космических радаров, зачехлённые сферическими кожухами.
В разговоре со стивидором тоже зашла речь о Шевченко, и я задал ему тот же
вопрос, что и тебе. Тот ничуть не удивился. Знаешь, что он ответил? «Ну и что? А
у нас, в Одессе, будет самый большой памятник Генсеку. Вон, видишь шары на
«Академиках»? – указал на корабли науки. – Это привезли яйца для скульптуры
Леонида Ильича».
Когда работать на кожевенном заводе по состоянию здоровья Анатолию стало совсем
невмоготу, он перешел в ВОХР стрелком. Вскоре 500 метров расстояния от места
работы до своей квартиры стали трудными, он делал 2 - 3 остановки на переходе
для отдыха, пользовался рейсовым автобусом или случайным транспортом. Наконец,
был вынужден оставить работу навсегда.
Читатель, наверное, обратил внимание, что, повествуя об Анатолии, я все время
употребляю слово «был». Да, Анатолий БЫЛ!
8 марта 1994 года он поздравил по телефону уважаемых им женщин, жен его коллег –
бывших командиров подводных лодок. Здоровье не позволило ему поздравить их с
праздником при личной встрече. 9 марта его не стало... Анатолию совсем еще
недавно перевалило за 60.
Перед моим взором часто возникает картинка времени, когда мы еще служили. Каждое
утро перед службой, созерцая свой двор, в котором располагался детский сад, я
видел Анатолия в распахнутой шинели с дымящейся «Примой» во рту. Он приводил в
детский сад свою младшую дочь, Нюрку, пересаживал ее через невысокий забор и
провожал любящим взором до тех пор, пока она не скрывалась в подъезде садика,
или не попадала в руки воспитательницы. Стоял еще какое-то время, пыхтя
неразлучной сигаретой, и неторопливо направлялся в часть.
Помнится еще, как в запале очередной дискуссии, я за что-то укорил Анатолия,
сказал, что удивлен его позицией, совершенно ему несвойственной.
– Да? А ты меня знаешь? - возмутился Анатолий.
– Знаю! - уверенно подтвердил я.
Секундная пауза.
– Так вот запомни: ты меня знаешь с лучшей стороны! - парировал Анатолий.
Может, он был и прав, не мне судить.
Я рассказал о безвременно ушедшем товарище - Анатолии Неофитовиче Рагозине,
описал его таким, каким знал его сам, каким остался он в моей памяти.
19.09.2001 г., СПб. |
